Российская корпоративная экономика: сто лет одиночества?

Перед экономистами всех направлений, в первую очередь перед приверженцами рыночно-либерального направления, снова встали вопросы: какую экономику мы имеем в результате десяти лет экономических реформ и какую экономику мы строим. Одна из ключевых задач сегодня – попытаться понять: почему так минимальны позитивные результаты проводившихся институциональных реформ в корпоративном секторе; почему российские псевдокорпорации остаются закрытыми, кто их реально контролирует,  в  каких целях; каковы базовые неформальные принципы функционирования этих псевдокорпораций; почему при ежедневном выбросе на страницы газет и журналов финансового компромата никто не пострадал от «руки» закона. Очевидно, список подобных вопросов может быть продолжен.

Цель статьи –  попытаться проследить истоки формирования и систематизировать черты современного специфического механизма функционирования корпоративного сектора (собственность, контроль, финансовые потоки). Понимание сегодняшних реалий  функционирования подавляющего большинства компаний[1] – это и понимание перспектив развития не только корпоративного сектора экономики, но и российского общества в целом. Конечно, какие-то выводы могут носить гипотетический характер, но ведь именно это и создает почву для конструктивной дискуссии.

Истоки. Как все складывалось

В логике становления современного корпоративного сектора России спонтанный грабеж активов государства  стал первым шагом. Первоначальное «накопление» российского капитала происходило при стремительно увеличивающемся в конце 80-х – начале 90-х годов разрыве между позднесоветской правовой базой, «горбачевской» идеологией рыночного социализма и хозяйственной практикой "дикого капитализма". В этот период огромные (по меркам того времени) денежные средства были получены путем проведения арбитража между секторами – государственным с фиксированными ценами и "кооперативно-арендным" со свободными ценами. 

В конце 80-х годов была отменена государственная монополия внешней торговли. Разрыв между рыночным и официальным курсами рубля открывал новое широкое поле деятельности для "арбитражеров". Источником этого позднесоветского обогащения было государство, на протяжении ряда лет субсидировавшее экономику (главным образом за счет внешних займов), притом что средства из государственного сектора стремительно утекали в карманы «частных предпринимателей".

Именно этот период «горбачевской» экономической реформы оказал далеко идущее воздействие на формирование сегодняшней экономической системы страны. Практически немедленно началось разворовывание экономического потенциала основных экспортных отраслей, на которые сегодня приходится основная доля в общем объеме российского экспорта за пределы СНГ. Предоставленная российским нефтяникам и металлургам возможность заключать экспортные контракты (напрямую или через полностью частных «спецэкспортеров») открыла первый канал широкого вывоза капитала за рубеж.

В течение нескольких месяцев неподконтрольные финансовые ресурсы фактически полностью криминализировали обстановку во всех нефтяных экспортных терминалах морских портов и коррумпировали большую часть чиновников, призванных контролировать цены на нефть в заключаемых «спецэкспортерами» контрактах. Вывозили деньги за рубеж все – от продавцов металлолома до производителей нефтепродуктов. Практически неподконтрольной стала экспортная продажа и газоконденсата.

Металлургическая промышленность вывозила деньги за границу при помощи еще более «элегантных» схем – толлинговых, в рамках которых российские предприятия получают только оплату за «услуги» по переработке сырья, а вся выручка за вычетом установленной участниками этой схемы маржи остается в оффшорной компании. Толлинговая схема в 1990–1992 гг. полностью охватила алюминиевую и в значительной части медеплавильную отрасли России. Опять же гигантские по российским масштабам ресурсы оказывались в нелегальных, внезаконных структурах, объединявших руководителей российских предприятий, западных «предпринимателей»-авантюристов и просто бандитов, усмиряющих недовольных и конкурентов.

На рубеже 80–90-х годов началась спонтанная приватизация государственной собственности – получение руководителями некоторых предприятий контроля над "руководимыми" активами (через аренду, выделение структурных подразделений, создание различных ассоциаций и т.п.). При коллапсе системы государственного контроля над предприятиями, с одной стороны, и отсутствии правовой базы частной собственности, с другой, взятие и удержание контроля осуществлялись в значительной мере силовыми методами с использованием криминальных структур и подкупа государственных и партийных чиновников, традиционно отвечавших за контроль над предприятиями. Пришли первые иностранные (и псевдоиностранные) псевдоинвесторы, единственной целью которых стал контроль финансовых потоков.

В указанный период возникли и новые интегрированные структуры, в большинстве своем псевдохолдинги, созданные на базе бывших министерств и ведомств СССР и России в интересах их руководства и партийно-комсоиольской номенклатуры, в виде различных концернов, союзов, ассоциаций и т.д. Для них были характерны  неясная система отношений собственности, высокая степень централизации управления и низкая эффективность управления  как наследство прежних бюрократических структур.

Часть средств, выведенных разными способами из государственного сектора, навсегда «ушла» на Запад, часть осталась в России, однако  на развитие предприятий не было использовано практически ничего. Тем не менее наиболее «дальновидные предприниматели" первой волны готовили "финансовые подушки" для последующего выкупа предприятий через приватизацию и строительство относительно чистых "империй", основанных на квазилегальных схемах контроля.

В сложившейся ситуации пришло время второго логического шага – законодательного оформления приватизации как формализации прав собственности держателей неформального контроля. Такое стремление «красных» директоров и экс-чиновников формализовать свой контроль в рамках новой системы частной собственности стало необходимым условием проведения массовой приватизации 1992–1994 гг. Однако в это время четко обрисовалось противоречие между идеологией и реальностью. С одной стороны, с точки зрения идеологов, приватизация была  аксиоматичным элементом становления  ортодоксального рыночного капитализма с четко определенными (в духе «теоремы Коуза») правами собственности. Одновременно формализация прав собственности рассматривалась ими как способ прекращения интенсивного разграбления активов в ходе спонтанной приватизации. Парадоксально, но подобного рода приватизация (при полной утрате контроля со стороны государства за государственными предприятиями) стала последней попыткой восстановления такого контроля. С другой стороны, эта идеология была чужда конкретным целям менеджеров государственных предприятий (их партнеров). В то же время корпоратизация и приватизация оказались необходимыми менеджерам для юридической фиксации контроля над финансами и для создания формальных правовых гарантий их свободы от уголовного преследования за манипуляции с государственными активами (финансами).

В итоге интересы реформаторов и государственных менеджеров совпали при формализации прав собственности, но цели процесса они видели по-разному. В итоге практика победила идеологию. Формальные права собственности  стали лишь ширмой для  легализации "выедания" активов и ресурсов предприятий[2]. Иными словами, парадокс ситуации заключался  в том, что приватизация была необходима стратегически для рыночных реформ, но для ее максимального эффекта требовались политическая воля, цельная правовая система, изначально жесткий инфорсмент (здесь и далее термин используется для обозначения системы принуждения к исполнению законодательства и контрактных обязательств).

В то же время в рамках тогдашней модели государственного предприятия не было иных – альтернативных директорам – сил, способных «запустить» приватизацию на конкретном предприятии с точки зрения общих интересов продвижения рыночных реформ. Таким образом, не было бы приватизации без поддержки директоров, но и не было бы поддержки последних при введении жестких одновременных санкций против их «спонтанной» деятельности. Однако только техники приватизации недостаточно для предотвращения «выедания» активов.  Кроме того, уже с 1993 г. ситуация стала необратимой: вновь сформировались и окрепли мощные  лоббистские группы, подорванные после развала СССР. Достаточно вспомнить попытки создания суперхолдингов в масштабе России в августе 1993 г., провальный в бюджетном отношении 1994 год и т.п.

Постприватизационные годы не внесли ничего принципиально нового,  можно лишь с академическим педантизмом фиксировать все новые и новые этапы перераспределения собственности, очередные механизмы захвата (удержания) контроля над корпорациями (финансовыми потоками).

Хорошо известны десятки методов концентрации распыленных акций приватизированных предприятий как наиболее общий процесс,  залоговые псевдоаукционы 1995 г. и войны «олигархов» 1997 г., переход от наиболее «диких» к легальным процедурным технологиям корпоративного контроля и  перераспределения акционерного капитала в 1996–2000 гг. (после вступления в силу закона «Об акционерных обществах»), использование таких инструментов, как  дополнительные эмиссии акций и производных бумаг, долговые схемы (секьюритизация долгов), инструментарий банкротства (с вступлением в силу нового закона в 1998 г.), реорганизация компаний, манипулирование с реестрами и др. Более заметными и успешными стали  попытки региональных  властей  взять контроль над основными предприятиями своего региона.

Финансовый  кризис  1998 г. не сломал систему, но лишь сместил акценты и  активизировал  новый передел собственности в 1999–2000 гг. Методы борьбы носят в основном процедурный характер: ведение двойного реестра, двоевластие в АО (два собрания, два совета директоров, два генеральных директора), переход на единую акцию и др. Тем не менее в ряде случаев вооруженный захват предприятия вновь, как и в «дикие» 1993–1995 гг., становится одним из широко используемых способов установления корпоративного контроля. Чаще  всего для подобных конфликтов характерен правовой нигилизм, когда захватчик власти в корпорации игнорирует реальную структуру акционерного капитала и тонкости процедурных вопросов управления.

Среди наиболее свежих корпоративных конфликтов 1999–2000 гг. можно назвать: СИДАНКО и ТНК, Транснефть,  Ломоносовский фарфоровый завод, Выборгский ЦБК (вооруженный захват), Ачинский глиноземный завод (вооруженный захват), Кузнецкий металлургический комбинат, Качканарский ГОК (вооруженный захват, двоевластие), Нижнесандинский металлургический комбинат (вооруженный захват), угольные разрезы в Красноярском крае и Кузбассе, алюминиевые предприятия,  Мосхимфармпрепарат (унитарное предприятие, попытка вооруженного захвата), Орско-Халиловский металлургический комбинат (двоевластие, фактически впервые в корпоративной истории России выпущены альтернативные дополнительные эмиссии). Видимо, такое обострение ситуации  в ряде крупных предприятий было связано со стремлением завершить передел собственности любыми способами до президентских выборов 2000 г., чтобы поставить новую федеральную власть перед свершившимся фактом. Есть и более глубинные стимулы – расчет корпоративного агрессора на поддержку властей и общая кризисная ситуация в сфере инфорсмента.

Однако эти конфликты – лишь вершина айсберга. Если в 1996 г. борьба за контроль завершилась  в 25 %  российских корпораций, в  начале 1998 г. – в 50 %, то после кризиса 1998 г. опять произошел откат.  О вновь начавшемся в 1998–1999 гг. массовом перераспределении собственности в корпоративном секторе говорят данные регистраторов: во-первых, осенью 1998 – 1999 гг. общий объем перерегистрации сделок с акциями у регистраторов не уменьшился, во-вторых, в 1999 г. практически до нуля (против 20 в 1998 г.) сократилось количество регистраторов, которые обслуживали более 500 000 владельцев именных ценных бумаг. Можно еще добавить, что по итогам 1999 г. в Российской Федерации зарегистрировано около 19 000 выпусков ценных бумаг   (в 1998 г. – 20 000), но при этом количество случаев закрытой подписки увеличилось в 2 раза, открытой – снизилось в 7 раз (по сравнению с 1998 г). 

Следовательно, идет процесс не только перераспределения, но и консолидации акционерной собственности. Безусловно, перераспределение собственности (рынок корпоративного контроля) является нормальным и эффективным механизмом корпоративного управления и контроля за менеджерами в рамках цивилизованных процедур, если повышается эффективность компании на микроуровне, происходит экономический рост в рамках национальной экономики.

В России  же за последние 15 лет сложилась частно-государственная система, направленная на обогащение узкой группы частных предпринимателей (некоторые из них занимают государственные должности) и приближенных к ним лиц. Создание такой системы путем взятия частными собственниками фактического и юридического контроля над экономическим потенциалом, с одной стороны, и формированием политико-государственной номенклатуры, с другой, в значительной мере завершено. Эта система приводит к укрыванию от налогообложения и вывозу из страны практически всех свободных (равно как и части «несвободных») финансовых ресурсов корпоративного сектора, включая компании, формально находящиеся под государственным контролем, к поддержанию экономики страны в состоянии стагнации, перекачке государственных ресурсов в частный сектор, а оттуда – за рубеж. Исключения столь редки, что лишь подтверждают правило (не случайно одни и те же – не более чем две или три крупные компании, имеющие имидж «успешных» и «прозрачных», несколько лет фигурируют во всех PR-акциях властей и на конференциях по корпоративным проблемам). 

Рассмотрим подробнее основные правила игры и ее последствия.

Как функционируют российские корпорации

В сложившейся в 90-е годы модели функционирования российского корпоративного сектора (основу которого составляют крупные компании, созданные в процессе приватизации на базе государственных предприятий) можно выделить следующие системообразующие принципы.

Принцип первый: безответственные партнеры

К настоящему времени фактический (как юридически оформленный, так и внеправовой) контроль над экспортными отраслями российской промышленности и большинством крупных неэкспортных предприятий  принадлежит не акционерам, а группам частных лиц, контролирующим компании на основе сочетания законных и внезаконных методов. По сути,  в каждой компании (по крайней мере там, где борьба за контроль завершена) контролирующая группа состоит из нескольких партнеров (лично-клановое владение). Контроль со стороны  этой группы обычно распылен среди аффилированных компаний (фондов, оффшорных фирм, номинальных держателей, отдельных лиц и т.д.) – миноритарных акционеров. Более того, система (цепочка) оффшорных компаний обычно устроена таким образом, что реальные  владельцы вообще отсутствуют в каких-либо реестрах собственников. Само управление финансами и заключение различных сделок с собственностью (акциями) осуществляют по указаниям реальных владельцев на «доверительной» основе формальные наемные директора.   

Такая организационно-правовая форма, как открытое акционерное общество (в классическом понимании), существует лишь формально. Акционеры, входящие в контролирующую группу, выступают по единому сценарию, разработанному реальными владельцами. Если в этой схеме применительно к явному держателю контрольного пакета частные выгоды, описанные в теории, можно доказать, то у «чужих» мелких акционеров шансов нет[3]. Иски  же к реальным владельцам при нанесении ущерба рядовым «аутсайдерам» невозможны – владельцы скрыты за многими структурами. При этом один из нюансов ситуации состоит в том, что в России мониторинг крупных сделок (соответственно крупного участия в акционерном капитале) с низкой эффективностью осуществляется только в целях антимонопольного регулирования. Наглядный пример такой эффективности – «поиски» МАП РФ покупателей  60 %  алюминиевой промышленности в феврале 2000 г. (или хотя бы факта состоявшихся сделок).

В то же время такой мониторинг  (обеспечение «прозрачности» участия) не менее важен для предотвращения инсайдерских сделок в ущерб «чужим» акционерам, не получающим доступа (в отличие от менеджеров и крупных акционеров, входящих в контролирующую группу) к не раскрываемой публично информации об АО. Механического расширения понятия «аффилированное лицо» явно недостаточно, поскольку для обеспечения «прозрачности» корпораций требуется и отслеживание в динамике фактических инсайдеров (реальных владельцев) корпораций с учетом возможной перспективы привлечения их к ответственности за нанесенный ущерб, и обеспечение инвесторов (аутсайдеров) правдивой информацией о владельцах и принципалах корпорации. В основе регистрационного (статистического) подхода должно лежать выявление всех капитальных связей между конкретными предприятиями, что в итоге позволяет идентифицировать группу. В России подход обратный – сам эмитент указывает своих аффилированных лиц (по нормам ФКЦБ РФ), или МАП РФ штампует единичные (не связанные с другими) сделки. 

В рамках такой системы не работают и классические  внешние механизмы корпоративного контроля (поглощения, банкротства, рынок ценных бумаг) именно как механизмы контроля за «должным» поведением высших ответственных лиц корпорации.[4] Возникают также и очевидные проблемы долгосрочной инвестиционной политики корпорации, связанные с наличием нескольких партнеров, разделивших текущий «бизнес». 

Принцип второй: монополизация финансовых потоков

 Квинтэссенция  и главная задача  установления корпоративного контроля – реальный контроль над финансовыми потоками. Получение  формальных прав собственности  – необходимое, но отнюдь не достаточное условие для этого (фактический «контролер» финансовых потоков корпорации может вовсе не быть – даже через аффилированные структуры – ее юридическим собственником).

Как известно, наиболее «деликатной» сферой деятельности современной российской корпорации является незаконный (по меркам российского законодательства и соответственно по методам исполнения) увод финансовых ресурсов от налогов, от кредиторов, от «чужих» акционеров. Главная борьба за корпоративный контроль разворачивается обычно здесь – в узкой и закрытой  для непосвященных  сфере корпоративных финансов. В силу российской специфики организации корпоративных финансов  подобная борьба не может не иметь криминального оттенка.

Позволим себе в этой связи только одну гипотезу: по-видимому, в соответствии с этим и формируется вся иерархическая структура корпоративного управления (удержания и захвата), близкая к криминальной организованной группировке[5]. Службы безопасности крупнейших компаний по своим возможностям (включая связи во властных структурах) часто не уступают государственной спецслужбе какой-нибудь страны средних размеров. Это не что иное, как частный инфорсмент, близкий по своей сути к феодальной системе инфорсмента,  осуществляемого «специализированной группировкой вооруженных людей» (в терминологии лауреата Нобелевской премии Д.Норта). И для этого совсем не обязательно привлекать преступные группировки: для целей частного инфорсмента легально создаются различные «фонды поддержки правоохранительных органов», а функции вооруженной группировки выполняют сотрудники ФСБ, МВД, РУБОП и других структур.

Конечно, наиболее "экономичным" вариантом обеспечения контрактных обязательств и прав частного владения в итоге неизбежно оказывается инфорсмент, осуществляемый в централизованном и универсальном порядке государством. При этом надо отметить два аспекта проблемы: защиту незаконно нарушенных прав самой компании и защиту интересов государства (общества) от действий компании, то есть принуждение самой компании к исполнению норм закона (российская специфика такого инфорсмента  будет рассмотрена ниже). В последние годы наблюдалось несколько случаев восстановления формальных прав собственности мелких акционеров. Но неизвестно ни одного выигранного мелкими акционерами (государством) дела по финансовой дискриминации.

Получившие широкое распространение факты деятельности мажоритарных  собственников (как менеджеров, так и аутсайдеров) в ущерб интересам развития корпораций хорошо известны. Набор обвинений достаточно стандартен и может быть в равной мере применим к собственникам предприятий в других странах с переходной экономикой: стремление контролировать только финансовые потоки и экспортные операции, неоправданное раздробление предприятия,  распродажа или сдача в аренду активов в ущерб акционерам и предприятию, позиция «безбилетника» при решении стратегических задач;  отношение к своему пакету акций как объекту спекуляции; использование пакета в качестве залога под кредиты; подготовка «золотых парашютов» и т.д.  В особенности это касалось финансовых институтов (прежде всего коммерческих банков), ставших акционерами  в ходе приватизации и после нее.

Собственно корпоративное право, несмотря ни на какие дополнения и изменения, не способно противостоять перманентному и массовому воровству (через трастовые схемы, трансфертные цены, договоры о сбыте с занижением цены и т.д.), не нанося ущерба самой корпорации и  отдельным собственникам (по крайней мере в условиях современных российских реалий). Это означает, в частности, что концептуально (с учетом экономического содержания принимаемых новых норм корпоративного законодательства) необходимо акцентировать внимание со стороны мелких акционеров-аутсайдеров на расширении сферы мониторинга действий инсайдеров (менеджеров и крупных акционеров). Речь в данном случае не идет об  абсолютной и безоговорочной поддержке мелких акционеров государством и с точки зрения закона против крупных держателей.

Обсуждаемые меры должны быть направлены на поиск действующего в современной российской действительности  механизма контроля, который мог бы   через внутренние конфликты и скандалы   затруднять инсайдерам манипуляции с активами АО в ущерб как ему самому, так и не вовлеченным в этот процесс акционерам, кредиторам и государству. Для проведения в жизнь государственной идеологии «эффективного собственника»  требуются адекватные меры государства практически по всем направлениям экономической реформы [6].

Принцип третий:  зарубежные «центры прибыли»

 «Центры прибыли» большинства крупных российских компаний находятся за рубежом. Практически вся прибыль и значительная часть прочих инвестиционных ресурсов вывозится за границу, а затем по мере необходимости реинвестируется в компании в форме кредитов иностранных банков или прямого вложения "иностранного" капитала. Финансовые потоки (ресурсы) собственно российских корпораций управляются из-за рубежа.

Убыточность и наличие долгов перед контрагентами и бюджетами различных уровней (наряду с другими факторами) свидетельствуют и об эффективной организации вывоза капитала  не только за рубеж, но и  за  пределы  корпорации как объекта права. Система неплатежей, сложившаяся в российской экономике, является также важным элементом обслуживания данного механизма. Как известно, 40–50 крупнейших российских компаний во второй половине 90-х годов «обеспечивали» до 80 % недоимки в бюджет. Налоговая база сокращается, причем именно в наиболее богатых экспортных отраслях. Операции с налоговой недоимкой стали самостоятельным и высокоприбыльным видом бизнеса. Успехи правительства в 1999 г. в налоговой сфере в значительной мере (наряду с последствиями девальвации) обусловлены ростом цен на нефть и газ. Бюджет (соответственно социальные программы) остается, по сути, «на коротком поводке» у крупнейших компаний.

Такой механизм организации финансовых потоков, во-первых, обусловливает сохранение двойной бухгалтерии даже в тех компаниях, которые полностью принадлежат частным владельцам, во-вторых, обеспечивает закрытость реальной финансовой отчетности компании для внешнего мира, в-третьих, ущемляет права акционеров-аутсайдеров. Только наивный или циничный исследователь российских реалий может рассуждать об успехах реформирования бухгалтерского учета по стандартам, соответствующим  МСФО (МСБУ) или US GAAP. Подготовка «прозрачных» документов для выпуска ADR/GDR или еврооблигаций рассчитана лишь на широкую публику, которая примет это на веру, или профессиональных инвесторов в высокорисковые активы, которым это безразлично.

Наконец, сложившаяся схема организации финансовых потоков исключает эффективный государственный инфорсмент против компании: при попытках сколько-нибудь обоснованного и серьезного (а не демонстративно-популистского или «заказного»)  давления  на крупную корпорацию  контролирующая группа может мгновенно остановить процесс реинвестирования ранее вывезенных капиталов.

В равной степени бессмысленны рассуждения о полной или частичной амнистии вывезенных капиталов для возрождения инвестиционного потенциала и т.п. (сколь ни заманчиво выглядят вывезенные суммы для некоторых мечтателей из российских официальных ведомств или научных организаций). Амнистия означает и легализацию факта криминального или полулегального вывоза, и идентификацию владельца (вряд ли кто серьезно верит в рассматриваемые варианты анонимной амнистии). В сегодняшнюю Россию капиталы открыто (без прикрытия в виде «иностранного кредита» и т.п.) никогда не вернутся.

Принцип четвертый: «приватизация институтов власти»

Сложившаяся структура собственности (с элементами неформального контроля) на российские предприятия закрепляет и узаконивает фактический контроль  узких частных групп над ними. Но вместе с тем она в значительной степени остается подвижной в силу постоянной и реальной возможности передела этой собственности при изменениях во властных (федеральных, региональных) структурах и полюсов влияния. Рычагами такого передела выступают: различные нормативно-правовые акты (как «штучные» под заказ, так и общего порядка); пересмотр отдельных приватизационных сделок и договоров о доверительном управлении государственными пакетами акций; целенаправленные банкротства компаний; расторжение в судебном порядке ранее заключенных сделок о покупке ценных бумаг на технических основаниях; манипуляции с дополнительными эмиссиями акций; изъятие лицензий и т.п. Именно поэтому в рамках данной системы необходимо сохранение связи власть–собственность через «приватизацию институтов государства».

Государственный аппарат в значительной степени контролируется крупным корпоративным сектором как на федеральном, так и на местных уровнях (следует учесть фактор «ротации» между чиновниками госаппарата и частным сектором). Цели такой «приватизации власти» на федеральном уровне – обеспечение свободного вывоза финансовых ресурсов за рубеж, парализация усилий отдельных ведомств и индивидуумов по ужесточению государственного контроля[7], получение юридического контроля над государственной собственностью по минимальной цене, возможность безболезненно накапливать кредиторскую задолженность и др. На местном уровне «приватизация органов государственной власти» облегчает укрывание прибыли от налогов и получение необходимых лицензий, а также обеспечивает защиту местных рынков от проникновения конкурентов. Зеркальным отражением этих процессов является феномен регионов (городов) – «корпораций», где властные органы становятся генератором описываемых процессов. 

Государство полностью отстранено от управления государственной собственностью также путем подкупа государственных чиновников и через криминальное слияние финансовых интересов частных собственников и менеджеров компаний с государственными "контролерами". Отсюда напрашивается вывод о несостоятельности любых попыток "повышения управляемости" государственной собственностью в рамках описываемого механизма. Как и в случае с регионами, здесь существуют целые ведомства-«корпорации», и чем выше уровень их закрытости (связанный в том числе с объективным стратегическим значением отрасли), тем эффективнее их деятельность в  контексте нашего изложения. Коррупция в данной системе занимает важное место [8]. Мы согласны с мнением, что проблему коррупции  вряд ли можно решить на основе усиления полицейских функций государства. Наиболее реальные меры – законодательное предотвращение любых «контактов» чиновника  с активами[9], стандартизация и «прозрачность» неизбежных бюрократических процедур. Но есть еще системная проблема. Коррупция в России – не просто монопольная рента конкретного чиновника (понимаемая добросовестными экономическими агентами как часть издержек доступа к активам или ведению бизнеса),  это субститут доли прибыли, элемент нелегальных финансовых потоков (дохода), предназначенный для временно занятых на государственной службе участников и партнеров контролирующей группы. 

Риторический вопрос: возможно ли в этой связи принятие законодательных норм, не отвечающих совокупным интересам системы? Ответ будет положительным  только в случае конфликта (противоречий) между отдельными противоборствующими группами. Тем не менее вся история появления в российском законодательстве и практике новых финансовых инструментов и институтов – это история этапов борьбы за контроль и «выедание» активов. Точнее, любые финансовые инструменты и институты трансформировались (даже при наличии "чистой" идеи) в механизмы специфического контроля.  

Конечно, есть вполне прогрессивные законы, но они работают плохо. По итогам первой половины 90-х годов прогресс России в области нового законодательства и правовых институтов оценивался  относительно невысоко – как «некоторый по законодательству и незначительный по институтам» (третья группа стран, куда по классификации Всемирного банка входили также Киргизия, Молдова, Армения, Грузия и Казахстан). Россия заметно отставала от лидеров - стран первой группы (Польша, Словения, Венгрия, Хорватия, Македония, Чехия, Словакия) со «значительным прогрессом по законодательству и институтам»^[10].  К концу указанного десятилетия ситуация довольно существенно изменилась. Россия «по степени охвата» своего хозяйственного законодательства фактически вышла в группу лидеров (экспертная оценка 4 с минусом,  Болгария, Чехия, Венгрия, Польша, Румыния, Литва, Хорватия – оценка 4, промышленно развитие страны – оценка 4 с плюсом). Существенно большее отставание сохраняется по показателю эффективности хозяйственного законодательства (экспертная оценка 2,  у лидеров  –  3–4)^[11].

Механизм сращивания  бизнеса (легального и криминального) с государством и криминализация последнего предполагают два  экономических условия: мобилизацию гигантских нелегальных финансовых ресурсов и  наличие  четко отработанной «пирамиды» (системы) частичного перераспределения доходов между корпорациями и властными структурами. Это означает:  самовоспроизводство коррупции;  генетически присущую данной системе (не конъюнктурную, но долгосрочную) неспособность решить проблемы социального финансирования и инвестиционного голода, то есть самовоспроизводство хронического бюджетного и инвестиционного кризиса;  самовоспроизводство паралича власти (пресловутого инфорсмента) в отношении крупнейших корпораций федерального и регионального значения;  наличие крупных финансовых ресурсов для  принятия (блокировки) правовых  и политических (вплоть до выборов) решений, то есть самовоспроизводство  политико-правовой системы, обслуживающей этот механизм.

Последнее положение является принципиальным, ибо мы подходим здесь к проблеме дуализма российской демократической системы.  С одной стороны,  в рамках описанной системы существуют реальные и очевидные ограничения  для действительно демократических процедур в смысле смены власти: смена власти демократическим путем традиционно менее предпочтительна, чем система кулуарных переговоров и торга. С другой – демократические процедуры в максимальной степени используются крупным капиталом для решения текущих проблем. Их  применение (наряду с коррумпированностью) позволяет  "утопить" в процессуальных вопросах любое разбирательство касательно осуществленных трансакций (если таковое вдруг начинается). При столкновении противоборствующих интересов это лишь вопрос цены и уровня властной поддержки. Не менее существен принцип универсальности взаимоотношений корпораций с властью: политические оттенки не важны, важен принцип сотрудничества (невмешательства) на договорной основе. 

По итогам сказанного в первую очередь напрашивается вывод о том, что данная система может быть разрушена только радикальным насильственным вмешательством. Ведь для изменения этой структуры эволюционным (законодательным) путем необходима политическая воля, очищенная от финансовой заинтересованности или принадлежности к той или иной контролирующей группе. Иными словами, где выход? Рассмотрим возможные сценарии.

Сценарии

Развитие в соответствии с существующими тенденциями (1)

В результате «приватизации» основных правительственных и законодательных органов крупным экспортоориентированным капиталом и банками вполне вероятным сценарием развития страны является сохранение существующего положения вещей на макроэкономическом уровне: минимальный бюджет, финансируемый главным образом за счет таможенных сборов и НДС; слабый рубль, необходимый для поддержания конкурентоспособности экспортных отраслей; минимальный приток капитала из-за границы, особенно в виде кредитных ресурсов; относительно динамичное развитие экспортоориентированных и смежных отраслей при стагнации остальной экономики; отсутствие роста реальных доходов населения; сохранение «центров прибыли» основных российских компаний за пределами страны, неограниченный отток капитала.

Такие тенденции в сфере корпоративного управления и собственности приведут к полной «раздаче» государственной собственности частным группам, сосредоточению юридического контроля над крупными компаниями в руках «олигархов», сокращению количества нефтяных и прочих ресурсодобывающих компаний путем поглощений, производимых на основе комбинации экономических, судебных и политических методов бор