Памяти ваучера. Приватизация десять лет спустя

В январе исполнилось десять лет Минимуществу. Организация поистине знаковая, хотя название не очень-то впечатляющее. То ли дело Госкомимущество - знаменитый ГКИ. Превращение госкомитета в министерство придало, конечно, дополнительный вес его руководителям и добавило зарплаты его сотрудникам. Однако лишило ведомство романтического ореола. Госкомимущество стало символом эпохи, ее положительных и отрицательных черт. И, конечно, это слово будет неразрывно связано с именем Анатолия Чубайса.

Только сейчас мы начинаем осознавать, что на протяжении последних пятнадцати лет Россия прошла через настоящую, полномасштабную революцию. Впрочем, революции - явления хоть и редкие, но все-таки имевшие место в истории. А вот переход от тотального огосударствления к рыночной экономике, основанной на частной инициативе и частной собственности, - задача совершенно уникальная, не виданная в мировой истории. Говорю об этом не для того, чтобы как-то оправдать ошибки приватизаторов. Просто людям за повседневной рутиной трудно бывает увидеть масштаб проблем. Ведь у нас не только была полностью уничтожена частная собственность, но уже ушло поколение, для которого существительное "рынок" не ассоциировалось с прилагательным "колхозный" (или, реже, "общий"), а представляло реальный способ действий и образ жизни. То есть, когда наши "братья по лагерю" восстанавливали рыночное хозяйство, мы должны были по сути дела создавать его заново.

Как и всякое великое дело, приватизация постоянно была окружена жестокими критиками и восторженными почитателями. Здесь концентрировалась колоссальная энергия, и эта энергия затем распространялась на другие сферы экономической и политической борьбы. Было много глупости и много мудрости. И то, и другое станет, несомненно, достоянием учебников по экономике, политологии, психологии, истории. Реформаторов, как правило, обвиняли в осуществлении как раз тех шагов, против которых они изначально возражали и которые были навязаны им политическими оппонентами, впоследствии становившимися в позицию главных обвинителей.

Если сейчас задать вопрос, кто придумал ваучер, то подавляющее большинство ответит, не колеблясь: Чубайс. Кто-то упомянет Гайдара. В этом состоит один, может быть, самый удивительный миф, поскольку и тот, и другой изначально крайне скептически относились к бесплатным формам трансформации собственности. Предпочтение отдавалось постепенной приватизации за деньги. Однако к тому моменту, когда было сформировано первое посткоммунистическое правительство (ноябрь 1991 года), российский закон о приватизации был уже принят (в июле), и именно в нем предусматривалось использование приватизационных именных счетов. Неэффективность и коррупционная уязвимость такого решения были достаточно очевидны, и первоначально предполагалось от него отказаться. Однако в процессе сложных переговоров приватизационные чеки были сохранены, но стали анонимными. О полном отказе от неденежных механизмов приватизации не могло быть и речи.

Да и вопрос о темпе приватизации встал тогда со всей остротой. Это сейчас можно рассуждать о том, насколько правильнее было бы сохранять основную массу предприятий в государственной собственности и постепенно, "штучно" осуществлять их продажу. Реальность же была такова, что государство не имело никакого контроля за "своей" собственностью, которая фактически уже находилась в руках ее пользователей. В стране бурно шли процессы спонтанной приватизации, руководители фирм и трудовые коллективы фактически уже получили контроль за "своими" предприятиями, хотя финансовая ответственность за результаты их деятельности полностью оставалась на плечах государства.

Поэтому, кстати, приватизация в России была не способом быстрого ухода государства из экономики, а, напротив, попыткой государства впрыгнуть в последний вагон уходящего поезда под названием "социалистическая общенародная собственность". Ваучерная (то есть ускоренная) приватизация, пусть и с издержками, способствовала восстановлению хоть какого-то порядка в управлении собственностью.

Со способами приватизации вышла похожая история. Было принято три модели, одна из которых фактически означала установление контроля над предприятием со стороны трудового коллектива. Эта модель тоже возникла в результате компромисса с законодателями: сами реформаторы считали такой способ приватизации опасным, размывающим капитал, препятствующим приходу стратегического собственника. Так оно и оказалось впоследствии, однако именно Чубайса обвинили в низкой эффективности приватизации.

Впрочем, связывать ваучерную модель только с именами посткоммунистических реформаторов было бы неверно и с исторической точки зрения. Неденежные формы перераспределения собственности являлись характерной чертой практически всех великих революций прошлого. Революционное правительство, будучи политически слабым и не имея достаточных финансовых ресурсов, как правило, прибегало к выпуску ценных бумаг, обеспечиваемых государственной (королевской, церковной) собственностью. Особенно характерно это было для Английской революции середины XVII века и Великой французской революции конца XVIII. Еще Кромвель выпустил ценные бумаги под ирландские земли и расплатился ими с солдатами, а те немедленно продали бумаги по дешевке финансовым дельцам, которые и получили почти все наделы. Во Франции земли распределялись за ассигнаты, рыночная стоимость которых в условиях политической нестабильности быстро падала, однако чеки давали право на получение земли. В результате удавалось перераспределить собственность и обеспечить политическую поддержку революционным властям. Но, увы, обвинения в несправедливости такого перераспределения оставались предметом политических памфлетов многие годы спустя.

Пишу это не для того, чтобы оправдать отечественных реформаторов ("Пошли по пути Кромвеля и Мирабо!"), не для того, чтобы принизить их ("Даже ничего нового придумать не смогли!"). Просто хочу подчеркнуть, что при всей уникальности и масштабности задач логика действий революционных правительств оказывается схожей.

Часто можно услышать упрек, что приватизация не создала в России эффективного собственника, не привела в страну стратегического инвестора. Однако при этом забывают два обстоятельства.

Во-первых, для появления подобных фигур мало только наличия права частной собственности. Требуется еще множество других условий. От макроэкономики до личной безопасности. Дело не только в необходимости пресловутой макроэкономической стабилизации, против которой всеми силами на протяжении 90-х годов боролись популисты из левой оппозиции, одновременно агрессивно нападая на реформаторов за отсутствие инвестиций. Для инвестиций нужна уверенность в том, что собственность не будет конфискована. И наконец нужна такая "малость", как личная безопасность собственника и инвестора. "А как насчет неприкосновенности вкладчика?" - этот вопрос, заданный одним нэпманом в 1922 году в ответ на выход декрета советской власти о неприкосновенности вкладов, актуален и для посткоммунистической России.

Во-вторых, существуют три основные функции, которые может решать приватизация. Помимо собственно экономической (эффективный собственник), существуют также фискальная и социально-политическая функции. В условиях политической стабильности они действуют однонаправленно. Классический пример - опыт Великобритании при Маргарет Тэтчер, когда приватизация крупных компаний обеспечивала здесь рост эффективности, давала бюджету дополнительные ресурсы и одновременно укрепляла поддержку правительства населением.

В условиях острого политического кризиса и слабости власти названные функции приватизации могут расходиться, что и наблюдалось до недавнего времени в России. Поначалу власти были озабочены сохранением политической стабильности ("покупкой политической поддержки", если выражаться более цинично), и только потом вперед выдвинулись финансово-бюджетные проблемы. Не будем забывать, как болезненно происходил этот поворот: скандал вокруг "Связьинвеста" осенью 1997 года стал ответом на попытку правительства перенести акцент с политической функции приватизации (обеспечение поддержки власти со стороны влиятельных групп интересов) на бюджетную.

Только сейчас, по мере обретения страной политической и финансовой стабильности, актуальным становится существенное повышение эффективности приватизированных фирм. И одновременно стабилизируются и сужаются функции самого приватизационного ведомства. Оно перестает (уже перестало) быть политическим и все более концентрируется на повышении эффективности при использовании государственной собственности.

Итак, каковы же результаты прошедшего десятилетия для приватизационного ведомства? Большинство пока считает приватизацию провальной. Я не могу принять эту точку зрения. Именно приватизация создала мощный политический барьер перед опасностью возвращения ортодоксального коммунизма. Именно приватизация сформировала политические силы для преодоления тяжелого макроэкономического кризиса. И именно настойчивость идеологов и практиков приватизации привела к коренному сдвигу в мозгах нашей политической элиты: прошло десять лет, и уже никто, даже коммунисты, не являются принципиальными противниками преобладания в России частной собственности. А это уже закладывает основы для нового национального консенсуса.