Обретение утраченного времени

Аннотация
Новая книга Е. Т. Гайдара выглядит довольно неожиданно для широкой публики - причем как для его сторонников, так и для противников. Не будем уже говорить о тех, кто употребляет слово "гайдарочубайсы" в качестве всеобъясняющего ругательства, но даже и более корректная публика обыкновенно связывает имя автора с политико-экономической конкретикой (отчасти - нынешней эпохи, больше - с делами начала 90-х) - и не более того. Между тем предложенный публике 600-страничный волюм никак не соответствует устойчивым стереотипам. Перед нами вполне академический труд, sine ira et studio повествующий о предметах, зачастую крайне далеких от злободневности. Об экономическом росте от Ромула (точнее, даже не от Ромула, а от неолита) до наших дней, об историческом детерминизме, о становлении частной собственности и капитализма, об особенностях хозяйственного развития России со времен Рюриков, etc. Даже и перейдя от ретроспективной части к проспективной, автор по-прежнему старается держать временной горизонт максимально широким. Вопросы пенсионного дела, образования, армейского комплектования, здравоохранения, которые в общественном сознании поневоле связываются прежде всего с противоречивыми и не вполне удачными, а главное - сиюминутными телодвижениями различных министров и демагогов, автор увязывает с весьма долгосрочными тенденциями современного общества, настаивая на том, что проблемы армии, собеса, школы - это не только наша сегодняшняя российская беда, но и общемировая головная боль. Что без исторического видения проблемы ни нам, ни другим с нею не управиться.

Такой нарочитый историзм представляется весьма плодотворным сразу в двух отношениях.

С одной стороны, наша либеральная мысль и прежде, и - в особенности - в новейшее время очень сильно грешила отсутствием чувства истории, доходившим порой даже до бравады. Собственно, отсюда и брались различные упреки насчет чуждости отеческим преданиям и вообще каким бы то ни было преданиям, кроме современно-фукуямистого. В любом случае, знакомство с корпусом текстов соответствующего направления склоняло к мысли, что сама категория исторического времени, само ощущение "как баржи каравана, столетья поплывут из темноты" (пусть внутреннее, не вербализуемое) авторам сугубо чужды. Между тем ту истину, что "есть у всякого два великих предка, оставивших в общее пользование свои подробные и поучительные записки: отечественную и всемирную историю", никто не отменял, отчего безотцовство либеральной мысли смотрелось неавантажно, и либеральному делу немало вредило.

Даже и название труда - "Долгое время" - воспринимается как отталкивание от слишком глубоко укоренившейся сиротской практики, как попытка соединить либеральную философию с историческим взглядом на вещи, покончить с их пагубным разрывом. Безотносительно к тому, все ли в этом синтезе вызывает согласие или же есть предметы для полемики, само введение мысли в историческое русло есть дело самое похвальное.

С другой стороны, автор попытался преодолеть один важный органический изъян экономической мысли вообще, которая по природе своей ахронична. Всякая школа отстаивает экономические истины вообще, существующие если не вне пространства, то уж точно вне времени. Весной 2004 года Милтон Фридман приветствовал участников конференции Института Катона рекомендацией довести уровень госрасходов до 5% ВВП - как в Англии и США начала XIX века, не объясняя при этом, следует ли довести и все прочие стороны частного и общественного быта до того же идеального состояния. Ибо зачем объяснять, когда есть вечные истины. Положим, либертарианцы - секта и довольно карикатурная, но ведь и большинство прочих учений настроено на произнесение столь же вечных истин. В смысле исторической обусловленности и, следственно, исторической ограниченности оказался припечатан один разве что Карл Маркс, да и то не столько в видах истины, сколько в видах борьбы с коммунизмом - в остальном же ахроничность процветает.

В наших условиях это, вероятно, было неизбежным. Помнящие конец 80-х знают, с каким скрежетом давалось овладение той истиной, что 2 х 2 = 4, но дальнейшее развитие общественной мысли пошло в том направлении, что у каждой школы есть свой набор 2 х 2 = 4 и каждый верен всегда и при всяких исторических обстоятельствах. Введение временной категории, показ того, как непререкаемые экономические и политические истины делаются весьма и весьма пререкаемыми и что нужно искать новые, сегодня представляется весьма уместным. Тем более что это относится не только к экономике. Наша политическая мысль столь же ахронична: каждый по вкусу выбирает некоторый нравящийся ему фрагмент истории и объявляет его бесспорным, а главное - легко достижимым идеалом, что же насчет ограничивающего наши порывы долгого времени и столетий, плывущих из темноты, так это не про нас.

В чем можно было бы упрекнуть автора, так это в том, что, взявшись обретать утраченную категорию времени, он не всегда следовал завету Данте, а также Карла Маркса - "здесь нужно, чтоб душа была тверда, здесь страх не должен подавать совета". В последней части книги, повествующей про опасности новейшей эпохи, есть много полезного, конструктивного и, безусловно, желательного к исполнению, но, кажется, недостает сознания вполне возможной грядущей катастрофичности. Собес может быть перестроен в гонке со временем, но вполне вероятно и его катастрофическое обрушение (причем не только и даже не столько у нас). Армии могут быть реформированы на основе отказа от призыва, но никто не испытывал контрактные армии в таких войнах, где решается вопрос о существовании держав. Здесь, очевидно, сработало противоречие между двумя задачами. При конструктивной прежде всего постановке проблемы катастрофизм вряд ли нужен и даже может повредить. При восстановлении историософского взгляда, при реабилитации понятия времени без того не обойтись, ибо в силу своей природы время дышит катастрофой.

Но в любом случае либеральная мысль сделала очень серьезную заявку на основательность, теперь ход за противной стороной, - и дай бог, чтобы спор был честным и достойным.