Длина времени

Прежде всего вспоминаются привычные причитания плакальщиков по плановому хозяйству, якобы разрушенному реформаторами. Нет, эту заслугу им невозможно приписать: плановое хозяйство разрушило себя само, и разрушило задолго до того, как реформаторы обрели хоть какую-то власть. Но важнее другое: отказ от попыток возродить "социалистическое плановое хозяйство", надорвавшее силы страны и лежавшее в руинах к концу 80-х годов, был спасением для народа России.

Вот еще факты из книги. Советский Союз производил зерноуборочных комбайнов в 16 раз (!) больше, чем США. Кроме того, судьба подарила ему более половины мировой площади лучших в природе почв - черноземов. И при таких исходных данных СССР со своим колхозным строем отставал от США по производству зерна в 1,4 раза. Импорт зерна в СССР (импорт главным образом из США) поднялся с 2,2 миллиона тонн в 1970 году до астрономического объема - 45,6 миллиона тонн в 1985-м. Ясно, что производство такого безумного количества плохих комбайнов было преступной растратой труда, энергии и железа. Мало того, безумный импорт зерна тоже не был нужен: сегодняшняя Россия, производя зерна меньше, чем в советское время, тем не менее не ввозит его, а вывозит, при этом полностью покрывая внутренний спрос. Рыночная экономика освободила от расточительного потребления, порожденного плановыми ценами: они делали выгодным скармливание скотине даже печеного хлеба.

Но это только первый пласт размышлений, на которые наводит богатейший фактический материал книги. Есть и другой пласт. Не случайно же автор кроме вполне достаточного для академического труда подзаголовка про экономическую историю дал еще и философский по звучанию заголовок про долгое время. Здесь теоретические знания ученого соединились с практическим опытом политика, принявшего на себя ответственность за экономику России в момент, когда она была повергнута в кому. Вывести ее из этого состояния надо было за считанные дни, потому что иначе не могли выжить 150 миллионов, а мешали этому экономическая структура и экономический уклад, которые взращивались десятилетиями. И на изменение их в нормальных условиях требовались бы десятилетия - но жизнь не дала нормальных условий. В последние недели 1991 года и первые недели 1992-го вряд ли кто-нибудь в России острее ощущал протяженность времени, чем вице-премьер, отвечавший за экономику.

Импорт зерна выражался не только в миллионах тонн, о которых сказано выше. Он выражался также в миллиардах долларов. Отрицательное сальдо внешней торговли сельскохозяйственной продукцией СССР (насколько больше мы тратили на закупку, чем выручали от продажи этого товара) выросло с 1 миллиарда долларов в 1970 году до 17,5 миллиарда в 1985-м. До начала 80-х удавалось в основном заткнуть эту финансовую дыру выручкой от экспорта быстро вздорожавшей в ту пору нефти. Но начиная с 1981 года цена ее стала падать, особенно резко - после 1985-го. СССР на мировом рынке стал убыточным предприятием и начал жить в долг, который возрастал на 10 и более миллиардов долларов в год. Некоторое время удавалось выплачивать старые долги, делая новые заимствования, но к началу 90-х страна уже и на это не была способна. В 1991 году беда была уже не в том, что долг приблизился к 100 миллиардам долларов, а в том, что больше никто в долг не давал. Встал вопрос о неминуемом банкротстве самого государства, что означало бы остановку большей части промышленности и, что было бы в тот момент еще страшнее, остановку импорта хлеба.

В 1991 году к поездке Михаила Горбачева в Лондон Минфин СССР подготовил прогноз платежного баланса в свободно конвертируемой валюте на этот, как оказалось, последний год Советской власти. Ожидались поступления в сумме 24,2 миллиарда долларов, платежи - 47,4 миллиарда, сальдо - минус 23,2 миллиарда при золотовалютных резервах, близких к нулю. СССР просил новых кредитов везде и всюду. Откликнулись две страны: Саудовская Аравия и Южная Корея согласились начать переговоры о возможном предоставлении 100 миллионов долларов каждая. При положительном исходе это отодвигало катастрофу на два-три дня.

Либерализация потребительских цен 2 января 1992 года стала первой серьезной попыткой разорвать петлю на шее. Лишь к концу года стал известен ее экономический результат: благодаря введению рыночных цен импорт зерна резко сократился без ущерба для продовольственного обеспечения страны. Однако более важным был немедленный политический результат: мировое сообщество убедилось, что с утопией безрыночной экономики покончено. С того момента Россию можно было воспринимать как вменяемого партнера, который восстановит способность выплачивать долги. Кредиторы согласились на рассрочку платежей по долгам, угроза банкротства страны отодвинулась. Время, понесшееся вскачь, удалось притормозить на краю пропасти.

Метафора долгого времени встает со страниц книги и в связи с другими проблемами. Ведь, к примеру, Ростсельмаш, крупнейший в мире производитель плохих комбайнов, в рыночной экономике оказался ненужным. Встали и ЗИЛ, и ГАЗ. Они делали может быть и неплохие 5-6-тонные самосвалы, но в мировом автопарке такие грузовики занимают не более 3 процентов, а у нас это было почти всё, что предлагалось потребителю, которому нужнее были машины грузоподъемностью около тонны. Встали танковые конвейеры, с которых сходило больше грозных машин, чем делал их весь остальной мир. Гайдар решился на то, что оказалось не по силам советскому правительству: сократил оборонный заказ втрое за один год.

Это спасло страну в ту зиму, которой все ждали с ужасом. Но это повергло в многолетние мучительные испытания тысячи трудовых коллективов. Другого выхода в тот момент не было. Остановить Ростсельмаш или ЗИЛ можно в один день. Найти возможность другого производства, востребованного на рынке, найти для него инвестиции и перестроить завод не всегда удается и за годы. Время - вещь необычайно длинная, как сказал Маяковский.

Приведенные выше размышления затрагивают лишь крошечную часть материала книги, повествование в которой начинается с экономического развития Китая на рубеже новой эры. Пересказывать ее - неблагодарная задача, книгу надо читать, тем более, что ее очень интересно читать. Но нельзя не коснуться заключительной главы, посвященной проблеме устойчивости и гибкости политических систем.

Как отмечает Гайдар, еще в 50-60-х годах ХХ века доминировали представления о том, что авторитарная форма правления способствует ускорению экономического роста, поскольку позволяет увеличить долю ресурсов, направляемых на инвестиции. Исторические исследования последующих десятилетий показали, что эти представления и тогда уже противоречили реальным фактам. Кстати, убедительно показано это и в книге "Долгое время", в ее восьмой главе ("Особенности экономического развития России"). Опираясь даже исключительно на официальные данные советской статистики, можно показать, что сталинский курс на искусственную максимизацию инвестиций не только стоил огромных человеческих жертв, но и привел к провалу первой пятилетки, которая при ином подходе, полнее учитывающем требования рынка, могла быть куда более успешной. Общий вывод Гайдара: "Опыт последних двух веков показывает, что авторитарные режимы совместимы с ранними этапами современного экономического роста, более того, для стран догоняющей индустриализации это характерная форма правления". И с другой стороны: "Эмпирические исследования показывают нестабильность авторитарных режимов на высоких уровнях экономического развития".

Отдельный предмет рассмотрения в этой главе - "закрытая", или "управляемая", демократия. "Примеры таких режимов известны: это Мексика на протяжении десятилетий после революции, Италия после Второй мировой войны и до конца 1980-х годов, Япония того же периода. Есть все видимые элементы демократии, за одним исключением - исход выборов предопределен, от избирателей ничего не зависит." Значительная часть политической элиты России считает образцовой или по меньшей мере пригодной для России на ближайшие десятилетия именно такую систему.

Гайдар говорит о последствиях выбора такой политической стратегии. Первое неизбежное ее последствие - широкое распространение коррупции. Второе - склеротичность, негибкость управления. "В "закрытых" демократиях с течениеми времени выстраиваются хорошо организованные группы, способные защищать частные интересы, останавливать реформы, необходимые для страны в целом, но невыгодные им". Третье - неспособность удержать в стране при таком режиме лучшие кадры. Ведь тот, кто может конкурировать на мировом рынке квалифицированной рабочей силы, хочет, чтобы его мнение при обсуждении проблем его страны было услышано.

Гайдара-теоретика невозможно отделить от Гайдара-практика. "Гайдаровские реформы" - это словосочетание признают правомерным и те, кто употребляет его со знаком плюс, и те, кто - со знаком минус. С его именем связан первый, самый трудный и решающий шаг реформ, которых страна ждала добрых сорок лет и без которых не могла больше жить, с его именем связано и представление о крайне непопулярных шагах, знаменитое обвинение в "ограблении народа".

Конечно, в распространении таких представлений сказалось злопыхательство противников в острейшей политической борьбе, но оно одно не могло бы до такой степени исказить подлинную картину исторических событий, еще не ушедших из живой памяти поколений. "Правительство Гайдара плохо объясняло народу то, что оно делало" - в этом распространенном упреке уже больше правды. Только одно непонятно: что же народ - несмысленыш, который не понимает собственную жизнь без объяснений?

Надо понять, что это значит: объяснять политику. Разослать по стране лекторов из общества "Знание" с рассказами об экономике как о жизни на Марсе? Сошлюсь на собственный опыт: в 1995 году в мои руки попали материалы из президентского архива, относящиеся к предреформенному периоду. Они содержали, без преувеличения, сенсационные факты, но читатели на них практически не реагировали. Причина была очевидной: народное мнение о событиях пусть недавних, но миновавших, уже сформировалось, изменить его задним числом нельзя было. О том, что хлеба в крупнейших городах осталось на один-два дня или о том, что великую державу отделяют от банкротства и неминуемого голода считанные дни, надо было сказать народу тогда же, в ту зиму, которую без начала рыночных реформ многие бы не пережили. Помнить этот опыт политических потерь полезно и сейчас, когда и вправду так много стало адептов управляемой демократии.