Бедные демократические страны. Вместо пренебрежительного к ним отношения заслуживают нашей поддержки

Аннотация
С окончанием холодной войны наступили новая эра, породившая новое явление мировой истории: обилие бедных демократий. На сегодняшний день стран с валовым национальным продуктом, не превышающим 10.000 долларов США на душу населения, и имеющих основные признаки демократического правления насчитывается около 70. Отношение к этим странам со стороны Запада в своей основе пренебрежительное и высокомерное. Читая про них, мы узнаем об их экономических трудностях, пороках правления и неясности перспектив. Однако их существование может рассматриваться и как знак надежды, даже как замечательные примеры побед или дань уважения всемирным идеалам свободы и самоуправления.

До 1989 года демократия среди "менее развитых стран" встречалась не часто. Позволить себе стабильную демократическую систему могли только богатые страны, это было нечто вроде розочки на торте ВВП в десятки тысяч долларов на душу населения. Правда, верно и то, что эта зависимость не всегда строго соблюдалась. Целый ряд бедных стран - Индия, островные англоговорящие государства Карибского бассейна, Венесуэла - в течение десятилетий были демократическими. Почти все страны Центральной и Южной Америки прерывали периоды военных диктатур на демократические антракты. А в ходе 1980-х годов в целом ряде бедных стран состоялись принципиальные выборы, положившие начало демократическому правлению, в частности в Сальвадоре в 1982 году. Однако начинающие демократические режимы, в один момент возникшие в третьем мире, были в высшей степени подвержены взаимоисключающему влиянию двух полюсов холодной войны. И в течение всего нескольких лет большинство из них превратились в левацкие государства или правые диктатуры, часто раздираемые партизанскими восстаниями.

Сегодня ситуация совсем иная. Хотя окончание холодной войны само по себе не ввело демократическое правление в бедных странах, оно значительно помогло увеличить их шансы на демократическую стабилизацию. Больше не являясь средствами достижения целей противоборствующих сторон в мировом масштабе, бедные страны теперь предоставлены сами себе, и многим из них удалось установить, пусть слабое и не без изъянов, но все же действительно демократическое правление - в Центральной и Южной Америке, Юго-Восточной Азии и в Африке, а также в странах бывшего советского блока.

Эти демократические страны по-настоящему бедны. Перед ними стоят серьезные экономические проблемы, их гражданские общества слаборазвиты по меркам Запада. Однако, несмотря на очевидные недостатки, эти страны характеризует наличие основных прав личности и политических свобод. Их население пользуется свободой слова, правом обращения в органы власти, свободой собраний и выезда за границу. Оппозиционные силы могут создавать свои объединения и участвовать в политике, критиковать власти, распространять свои агитационные материалы и участвовать в свободных и более или менее честных выборах в местные и национальные органы власти, при этом результаты этих выборов в конечном итоге будут отражать волю большинства. И, наконец, в бедных демократических странах существует свободная от государственной цензуры пресса. Эти характеристики отличают бедные демократии как от недомократических государств (таких как Бирма, Китай, Куба, Северная Корея, Саудовская Аравия, Туркменистан и Вьетнам), так и от псевдодемократических режимов, скрывающихся за внешними демократическими атрибутами, однако не обладающих каким-либо из названных признаков или сразу несколькими (например, Азербайджан, Египет, Казахстан или Малайзия).

С экономической точки зрения бедные демократии представляют собой широчайший спектр государств: от Нигерии, Бангладеш и Индии (с ВВП на душу населения от 440 долларов США и ниже, по данным Всемирного Банка за 1999 год), Перу, России, Ямайки или Панамы (на уровне от 2.000 до 3.000 долларов) до Польши, Чили, Венгрии и Чехии (между 4.000 и 5.000 долларов) и наиболее развитых Аргентины (7.555 долларов), Южной Кореи (8.500 долларов), Барбадоса (8.600 долларов), Мальты (9.200 долларов) и Словении (10.000 долларов). (Для сравнения: в богатых демократических странах уровень ВВП на душу населения составляет 20.000 долларов и выше: в Канаде, Италии и Франции он находится в пределах от 20.000 до 24.000 долларов; в Соединенных Штатах составляет 32.000 долларов, а в Швейцарии и Люксембурге - 38.000 и 43.000 долларов соответственно. К промежуточной категории - демократическим странам с ВВП на душу населения на уровне от 10.000 до 20.000 долларов - относятся Португалия, Испания, Греция и Израиль.) Даже если исключить мини-государства и протектораты, бедные демократии сейчас самая многочисленная категория из всех существующих.

Большую часть прошлого века исторический процесс формировался за счет глобального противостояния демократии и тоталитаризма, которые были представлены ведущими индустриальными и военными державами: Соединенными Штатами, Германией, Японией, Россией и Китаем. В противоположность этому история XXI века может в большой степени определяться развитием бедных демократий.

Бедные демократический страны и их богатые родственники пришли к развитию демократических институтов совершенно по-разному. Начиная со Средних Веков, на пути к демократии страны Западной Европы добывали права и свободы постепенно, по мере того, как знать становилась независимой от королевской власти, и города, церкви, университеты и цеха становились все более свободными по отношению к местным феодалам. Система взаимных прав и обязанностей складывалась веками, пока не приняла форму феодальной вассальной зависимости. Постепенно основанная на обычае система приняла силу закона и воплотилась в ненарушаемости свободно заключенных договоров, справедливом суде, самоуправлении цехов, гильдий и профессиональных ассоциаций. Местное самоуправление опередило развитие демократии на национальном уровне на несколько веков.

Опыт бедных демократических стран во многих отношениях противоположен. Современные институты, морально-этические нормы и практика не были сформированы в этих странах из-за господства l'ancien regime (прежних режимов). И если у большинства бедных демократий отсутствует гражданская культура, то бывшие социалистические страны находятся в особенно сложном положении. Кроме нескольких стран Центральной Европы, таких как Эстония и Чехия, "генетическая программа" либеральной демократии, основанной на частной собственности, либо никогда не существовала, либо была сильно искажена или с корнем уничтожена за годы коммунистического правления. Обычно говорят, что народам бывших социалистических стран пришлось начинать "построение демократии без демократов", поскольку тоталитарное государство систематически уничтожало, разлагало или разрушало даже неполитические общественные организации, то есть именно те ассоциации, которые способствуют воспитанию и становлению внутренней сдержанности и соблюдению норм в обществе - религиозные, общинные, профессиональные и, на пике сталинизма, даже саму семью.

Восстания против тоталитарного или авторитарного государства, приведшие к рождению демократии в бедный странах, во многих случаях происходили скорее на национальном, чем на местном уровне. Это были случаи национального консенсуса в пользу личных и политических свобод. Это привело к принятию принципов демократического правления и быстрому заимствованию институтов, через которые они могли быть воплощены. Совсем не будучи результатом развития местного самоуправления, демократизация в этих странах была совмещением заимствованных политических структур - причем, очень активно заимствованных - с обществом, где тип социального поведения и ценности которого были в значительной степени унаследованы от недемократических режимов.

Еще одно важнейшее отличие бедных демократий от их более богатых и зрелых родственников состоит в различии отношений между собственностью и политической властью. Единство экономической и политической власти, существовавшее в Западной Европе в средневековье, в течение столетий разрушалось, и в конце концов экономическая и политическая сферы были (хотя и не полностью) разведены. В большинстве бедных демократических стран эти сферы только сейчас, нехотя, начинают отходить друг от друга. Политическая власть перерождается в право собственности или возможность экономического регулирования и наоборот на благо старейшины, вождя племени, мэра, губернатора, председателя колхоза или директора завода.

Высочайший из барьеров, который культура может выставить на пути беззакония и взяточничества, формируется многолетним опытом самоуправления на уровне города, в церковном приходе, профессиональной гильдии, местной благотворительной организации одновременно с разъединением экономической и политической сфер. Тот, кто свободно голосовал за создание местной кассы взаимопомощи и принимал в ней участие, сто раз подумает, прежде чем сворует из нее или нарушит правило, которое он вместе со всеми решил поддерживать. Самым непосредственным и очевидным следствием быстрого перехода бедных демократий к современным методам управления остается коррупция, которая в различной, но всегда очень значительной степени мешает им развиваться.

Разумеется, даже многовековой опыт Запада не был полной гарантией отсутствия мошенничества и взяточничества в ранние годы становления капитализма.

"Нетерпеливость в обогащении, презрение к медленным, но верным способам заработка, которые являют собой вознаграждение за усердие, настойчивость и бережливость, распространились во всем обществе . . . завладели авторитетными Сенаторами Города, . . . Депутатами, Членами городского управления. [легко] и . . . прибыльно было распространить проспект о размещении новых акций и убедить несведущих граждан в том, что прибыли будут чуть ли не двадцать процентов . . . Каждый день надувался новый мыльный пузырь, переливался всеми цветами радуги, чтобы потом лопнуть и кануть в Лету."

Это могло быть написано о любой из бедных демократических стран. Однако это цитата из Маколея, его описания положения в Лондоне конца XVII века как результата Славной Революции. Да и при современных богатых демократиях остаются очаги широко разрекламированного мошенничества и коррупции: в Нью-Йорке и Чикаго в течение почти всего прошлого века, в Марселе и Палермо сегодня.

Однако в бедных демократических странах коррупция всепроникающа и систематична. Это один из главных вопросов национальной политики Перу и Мексики, Колумбии и Венесуэлы, Бразилии и Чехии, Болгарии и Румынии, всех стран бывшего Советского Союза, на Филиппинах, в Турции, Индии, Южной Корее, Нигерии и Южной Африке.

Большинство из этих стран уже были коррумпированы за несколько веков до того, как стали демократическими (или капиталистическими). Более того, следует понять следующее: правительственные чиновники при диктаторских режимах, партийные элиты при коммунистических правительствах обычно воровали, незаметно, естественно не привлекая внимания средств массовой информации, в то время как новый класс, пришедший им на смену, гораздо менее скрытен и его неустанно преследуют журналисты. (Отсюда, наверное, энтузиазм американских бизнесменов по отношению к недемократичному Китаю, где взяточничество централизовано и строго упорядочено по ранжиру, работники исполнительны, за соблюдением тайн следит полиция, а послушание властям врезано в умы мелких чиновников при помощи страха и обеспечивает эффективность взятки - в противоположность, скажем, России, бедной демократии, где страх перед властями уже почти напрочь забыт, средства массовой информации держаться нахально и жаждут скандала, все привилегии безнадежно перепутаны, а тайны не живут больше двух дней.)

В странах, куда демократия пришла нежданно-негаданно, государственная собственность, ранее узурпированная диктатором или партией и охраняемая оружием армии и тайной полицией, была вверена заботам гораздо менее сплоченной группы политиков-демократов первого поколения. Отмена собственности государства или его контроля над экономикой чуть ли не в один день превратила государственную собственность в выбросившегося на сушу и поедаемого хищниками кита, при этом государственные служащие осуществляли допуск на берег посредством квот, лицензий и мошеннических аукционов. Проводимая в условиях институционального вакуума приватизация, будь то в Мексике, Бразилии, Чехии или России, неизбежно сводила вместе новоиспеченного (часто только что узаконенного) жадного до денег предпринимателя и обедневшего бюрократа - с предсказуемым результатом.

Еще одна определяющая черта бедных демократий - не имеющее аналогов в истории сочетание выборов на основе всеобщего избирательного права с ранним, не успевшим оформиться и жестоким капитализмом, который Маркс назвал капитализмом "стадии первоначального накопления".

На Западе капитализм появился минимум за сотню лет до всеобщего избирательного права. В большинстве бедных демократических стран, особенно стран пост-коммунистических, демократия являлась наиглавнейшей социальной целью, а капитализм лишь вторым, а не основным пунктом повестки дня. (В некоторых странах явилось ранее не виданное зрелище современной демократии, по существу, при отсутствии капитализма, например, на Украине в период 1991 - 1995 годов). Таким образом возник ранее не известный социально-экономический организм: капитализм, ключевые элементы которого требовали утверждения со стороны избирателей, а именно такие основополагающие элементы как право частной собственности на крупные промышленные предприятия, право купли-продажи земли, право найма и увольнения работников, рыночные цены на аренду и коммунальные услуги.

Если основы современного капитализма впервые закладываются в стране, управляемой по волеизъявлению большинства, последствия как для капитализма, так и для демократии могут быть серьезными. Произошедшее в бедных демократических странах - напоминание об основополагающей гетерогенности природы капитализма и демократии: в то время как первый устанавливает неравенство, последняя устанавливает равенство. Слившиеся воедино на Западе под гнетом времени и обычаев, капитализм и демократия в бедных странах будут вести напряженное и часто скудное сосуществование. Однако, интересно, что нам предоставлена исключительная возможность в начале XXI века снова окунуться в бурную и бесцеремонную атмосферу раннего капитализма, "кровавая история экономического индивидуализма и ничем не сдерживаемая капиталистическая конкуренция" которого, по словам Исайи Берлина уже стерлась из памяти Запада.

А эта история среди прочего свидетельствует о той безжалостности, с какой богатые демократии избавились от ставших ненужными классов, в частности, как наиболее яркий пример, от едва мелких крестьян и неорганизованных ремесленников, обреченных Промышленной Революцией на вымирание. Пионер крупномасштабного промышленного капитализма, добрая старая Англия, где 8 из 10 мелких крестьян были согнаны с земли в течение 30 лет в период с 1780 по 1810 год, прошла путь к индустриализации, перешагнув через трупы крестьян и городской бедноты - они были доведены до нищеты, их арестовывали за бродяжничество, клеймили, вешали или отправляли в колонии. Автор классического исследования различных путей к современной демократии, Бэррингтон Мор, писал, что "в ходе промышленной революции [Англия] сняла крестьянский вопрос с политической повестки дня Англии. Общепризнанная жестокость огораживания ясно показывает ограниченность возможностей мирного перехода к демократии и напоминает нам об открытых и неистовых конфликтах, которые предшествовали ее установлению."

Свой скачок к современным отношениям и глобальному капитализму бедным демократическим странам пришлось совершать в условиях отсталых, изоляционистских и часто милитаризованных государственных экономик. Избыток рабочей силы в этих странах был сконцентрирован в государственном аппарате и в отсталых отраслях: судостроительстве, сталелитейной, горнодобывающей промышленности или в оборонном комплексе. По оценкам в 1980-е годы 30 процентов экономики Советского Союза считались убыточными или, если использовать модное слово, "виртуальными", поскольку их конечный продукт стоил меньше затрат на сырье и оплату рабочей силы. Обзор Института МакКинси (McKinsey Global Institute) за 2000 год (на сегодняшний день лучшее исследование российской экономики) подтвердил эту оценку. В обзоре говориться, что 30 процентов российских предприятий, на которых занято 50 процентов рабочей силы в промышленности, "не стоит модернизировать, поскольку они либо находятся на минимальном уровне развития, либо основываются на устаревших технологиях."

По всей видимости, Россия, находившаяся в исключительной изоляции и имевшая милитаризованную экономику, представляет собой исключительный пример; однако любая из бедных демократических стран, проведя рыночные реформы, прошла через этап первичного снижения ВВП. В результате - избыток рабочей силы в отжившем свое государственном аппарате и на устаревших производствах, будь то чиновники в Бразилии, шахтеры Румынии, или рабочие судоремонтных заводов Гданьска - создающий невероятную политическую проблему. Однако в отличие от капиталистического Запада в демократическую эпоху бедные демократии не "устранили" жестоким образом имеющиеся в их странах миллионы от политики, а наоборот, предоставили им право создания институтов и порядков нарождающегося капитализма. Они изъявляют свою волю.

Динамика развития подобного "популярного" капитализма на сегодняшний день хорошо известна. Парламенты, зачастую при большинстве левых популистов, принимают бюджеты, предусматривающие еще большие "социальные выплаты" и субсидии убыточным государственным или номинально частным предприятиям, представляющим политически важные электораты, такие как работники сельского хозяйства или шахтеры. В отсутствие налоговых поступлений, даже отдаленно не соответствующих постоянно возрастающим бюджетным расходам, растут дефициты бюджета (Польша, лидер пост-коммунистического переходного периода, имеет дефицит бюджета, равный 8 процентам ВВП), слабеют национальные валюты, растут ставки, а правительства набирают кредиты в международных финансовых организациях.

При развитии ситуации по наихудшему их сценариев порочный круг будет замыкаться по мере того, как власти будут пытаться свести концы с концами, урезая бюджеты, распродавая свои обязательства с астрономической доходностью и увеличивая и без того нереально завышенные налоги. Затем последуют занижение стоимостей ценных бумаг, сокращение прямых инвестиций в экономику, бегство капитала, перетекание существующей экономической деятельности в "серый" или даже "черный" сектор рынка и дальнейшее сужение налоговой базы. Правительству в данной ситуации придется выбирать из двух зол: либо увеличить инфляцию, запустив печатный станок, либо сократить и без того скудные социальные и государственные выплаты при соответствующем риске проиграть выборы левым (в странах пост-советских режимов, бывших, реформированных или нео-коммунистических).

Главным действующим лицом в деле примирения демократии и капитализма в бедных демократических странах остается государство. А это неимоверная задача. Почти во всех случаях доведенное до бедности (а часто почти до разорения) государство становится перед сложнейшей задачей: с одной стороны одновременно развивать современный капитализм, открытый для всемирной экономики, а с другой стороны справляться с громадными политическими задачами, которые несет с собой демократия. Так в 1999 Бразилия попыталась сократить дефицит бюджета (в том числе возникший в связи с зарплатами, доплатами и пенсионными выплатами раздутому штату государственных служащих), обложив пенсии налогом и введя непопулярные повсеместные сокращения в государственном секторе. Чтобы справиться с той же проблемой весной 2000-го года Аргентина сократила зарплаты государственным служащим на 10 процентов до 15 процентов.

К большому неудовольствию западных журналистов и исследователей "популярный" капитализм, исповедуемый в бедных демократических странах, оказался достаточно мудреным делом, сопровождаемым медленными и непоследовательными рыночными реформами, неполной приватизацией, совсем не подлинным принятием идей глобализма и, в лучшем случае, чрезвычайными трудностями при сокращении огромных дефицитов государственных бюджетов, возникающих в связи в социальными расходами и поддержкой обанкротившихся отраслей промышленности.

Принимая во внимание все вышеуказанные недостатки, можно было бы сделать вывод о том, что бедным демократиям, несмотря на их значительное количество, уготовано войти в историю как подававшим надежду однодневкам периода после окончания холодной войны, слишком необычными, чтобы быть стабильными, не имеющими "генетического кода" демократии, разъедаемыми коррупцией и раздираемыми противоречиями между демократией и капитализмом.

Однако факты свидетельствуют об обратном. Демократия придала этим странам удивительную силу и стойкость, что было ясно продемонстрировано в момент финансового кризиса "возникающих рынков" в 1997-1998 годах. Бедные демократии, такие как Россия, Бразилия и Южная Корея, без особых потерь вышли из этого кризиса, в то время как правительство Индонезии под влиянием восстаний и анти-китайских выступлений рухнуло, а псевдодемократическому правлению Малайзии пришлось искать козлов отпущения и инсценировать показательные судебные процессы для спасения своего режима.

Даже в тех странах, где демократии систематически подрывались, полностью разрушить их демократические элементы оказалось трудно. Здесь имеются в виду страны, чьи политические системы представляют собой сочетания недемократических и демократических порядков и институтов, при этом ни одна из сторон не может взять окончательный верх, например: Беларусь, Зимбабве, Гаити и Пакистан. Сюда также относятся "мягкие" однопартийные режимы или военные диктатуры, такие как Мексика до победы Висента Фокса в 2000 году или Турция сегодня, где существование оппозиции разрешено, но ей не позволено получить большинство в национальном парламенте или продолжительно удерживать высшие посты в государстве.

Три такие страны в 2000 годы выдержали самый сложный экзамен по демократической передаче власти. В Мексике, Гане и Югославии оппозициям удалось, получив большинство голосов, сместить правительства и закончить соответственно 71-летний, 19-летний и 13-летний период однопартийного правления или власти избранного диктатора.

Случай Зимбабве, пожалуй, впечатляет и воодушевляет еще больше. Ни оглушающая пропагандистская кампания, ни открытое преследование оппозиции правительству не удались благодаря решительному и иногда героическому сопротивлению избирателей. Сначала в ходе референдума в феврале 2000 года население Зимбабве отказалось от проекта конституции, которым предполагалось закрепить пожизненный срок правления президента Роберта Мугабе и узаконить захват земель, принадлежавших белым фермерам. Затем в ходе парламентских выборов в июне 2000 года успех пришел к Движению за демократические изменения, и спустя четыре месяца было проведена попытка импичмента Мугабе, управлявшего страной все время с момента получения ею независимости в 1980 году.

Еще одним примером стойкого противостояния демократии и авторитаризма может служить Беларусь. Хотя ее последние парламентские выборы оппозицией были бойкотированы, существует явная возможность того, что на следующих президентских выборах оппозиция президенту Александру Лукашенко объединится и выставит своего единого кандидата. "Сёньня - Милошавич, заутра - Лука" (сегодня Милошевич, завтра Лукашенко) было написано на плакате, который нес один из участников демонстрации протеста в Минске в октябре прошлого года.

Такие страны как Югославия, Гана и Зимбабве подтвердили правильность классического минималистского определения демократии, данного Джозефом Шумпетером: "свободное соперничество за свободного избирателя". В своей книге "Капиталистическая революция" Петер Бергер развивает эту мысль: в демократических странах "органы власти назначаются решением большинства голосов в ходе регулярных и свободных выборов, при которых существует 'настоящее соревнование' за голоса избирателей; тем, кто участвует в таком соревновании, гарантированы свобода слова и свобода объединений." Конечным результатом является "наделенное законным правом ограничение власти правительства."

Свобода голосовать за кандидатов от оппозиции оказалась не только необходимым, но и достаточным условием для начальной победы демократии. Более или менее свободные выборы, не подлежащие цензуре государства средства массовой информации, реальный выбор, стоящий перед избирателем и в основном честный подсчет результатов голосования могут послужить ключами к осуществлению народного суверенитета даже в отсутствие (или при бросающихся в глаза пороках) таких составных частей зрелой либеральной демократии как независимость и беспристрастность судов, разделение властей и система сдерживания и противовесов.

Среди наиболее впечатляющих подтверждений этой теории - победа Солидарности на парламентских выборах в Польше в 1989 году и крушение сандинистского правительства в Никарагуа в 1990 году благодаря Объединенной национальной оппозиции. Даже в случаях когда соревновательные выборы и честный подсчет голосов при диктаторском режиме возможны только в нескольких округах, они могут предзнаменовать важнейшие изменения - как в случае серьезных успехов кандидатов за независимость и против коммунистической партии на выборах в республиках Советского Союза в период с 1988 по 1991 год или избрание Бориса Ельцина делегатом Съезда народных депутатов в марте 1989 года большинством в 92 процента голосов москвичей после того, как Ельцин был исключен Горбачевым из состава Политбюро. Варианты этого сценария были разыграны в феврале 2000 года на выборах в законодательные собрания в Иране, когда реформаторы и умеренные выиграли в ряде округов и одержали решительную победу в Тегеране, а затем в июне 2001 года и на президентских выборах, когда президент Мохаммад Хатами, якобы выступавший за реформы, был переизбран 76 процентами голосов страны. Похожим образом в марте 2001 года на муниципальных выборах Берега Слоновой Кости кандидаты в мэры от оппозиции победили в большинстве городов после почти 40-летнего господства правящей партии. (С другой стороны на выборах 2001 года в Уганде и Бенине отсутствие честного подсчета голосов воспрепятствовало тому, что могло стать еще двумя победами демократии.)

Каковы политические последствия этого? Во-первых, никогда нельзя недооценивать силу демократического импульса бедных демократических стран. Раз за разом стремление к свободе оказывается достаточно сильным для преодоления самых серьезных препятствий. Элиты, заявляющие о том, что они знают, что в действительности чувствую народные массы, снова и снова пророчат разочарование в демократии и отказ граждан бедных стран от нее. Однако, в прошедшее десятилетие всего лишь за некоторыми исключениями (нескольких африканских стран, где демократии были жестоко и цинично подавлены военачальниками, раздувающими межплеменную вражду и, возможны, Венесуэлы) бедные демократии устояли против обратного сползания в авторитаризм.

Во-вторых, спустя почти целое столетие существования современной демократии многие эксперты и журналисты Запада забыли о том, что демократия это не "все или ничего", а система, к достижению которой политическая культура продвигаться неравномерно, скачками, побуждаемая противоречивыми мотивами, мелкими, но становящимися все более важными шагами. Опыт неоднократно доказывал, что движение вперед может противостоять огромным трудностям. Это на самом деле показывает, насколько обманчив термин "нелиберальная демократия", который популяризирует Фарид Закария; более точным было бы название "демократия долиберального периода".

В-третьих, мы можем пересмотреть критерии, по которым оценивается движение вперед бедных демократий. Марксистская интерпретация истории стала настолько распространенной, что зачастую единственным мерилом прогресса считается экономический рост. За редкими исключениями средства массовой информации Запада описывают бедные демократии исключительно в ракурсе их ВВП.

Как это часто бывает, в вопросах свободы простые люди оказались гораздо мудрее и бесконечно терпеливее интеллектуалов. Бедные демократии проявили замечательную устойчивость в жестких условиях капитализма начального этапа. Избиратели в бедных странах демократии, кажется, поняли - в отличие от многих журналистов и экспертов - суть максимы Исайи Берлина "свобода это свобода, а не равенство или справедливость, или культура, или человеческое счастье, или спокойная совесть". Последовательными приверженцами демократии как таковой, концептуально отделенной от экономических трудностей, остаются широкие массы.

Серьезнейшая проблема - коррупция, однако политические культуры, сформированные столетиями и искаженные в последние десятилетия исключительно жестокими и нерациональными политическими и экономическими системами за один день не изменить. Правильным ответом на недостатки бедных демократий был бы не отказ от их демократических перспектив или от указывания на их недостатки. Скорее нужно поддерживать их демократическое развитие, причем не сводя степень их сложности к какой-нибудь одной проблеме и измеряя их прогресс одним-единственным критерием. Кроме того аналитикам придется научиться распознавать степень коррупции - различать уровни, потенциально смертельные для демократии и либерального капитализма (такой, как в Нигерии или до недавнего времени на Сицилии) и наносящий урон, но не смертельный (как в Индии, Мексике или Турции).

И, наконец, оценивая жизнеспособность и перспективы той или иной бедной демократии, мы скорее склонны фокусироваться на государстве, что вполне объяснимо, чем на других менее заметных, но не менее решающих частях общей картины: на гражданском обществе и тех аспектах экономического и социального развития, которые находятся вне сферы влияния государства. Случай одной из богатых демократий, Италии, указывает на ограниченность этого подхода. Ведущий член парламентской коалиции Сильвио Берлускони (одержавшей блестящую победу на выборах 13 мая 2001 года) недавно описал разительное отличие Италии "государственной", которую он назвал "плохой" и "постыдной", ее законодательство "насмешкой", ее вооруженные силы "только получающими довольствие", ее полицию "достойной сожаления", от Италии "частной", которую он назвал "очень хорошей", "приводящей в восхищение весь мир" и которая за последние полвека смогла выстроить самую энергичную, наименее подверженную спадам экономику Европы. Может так случиться, что некоторые бедные страны демократии последуют по "итальянскому пути" развития, смирясь с существованием нефункционального государства - коррумпированного, расточительного, назойливого, всеми презираемого и постоянно обманутого налогоплательщиками -, но одновременно с этим будут иметь энергичную частную экономику.

В развитии бедных демократий в будущие годы кроется наша величайшая надежда на уменьшение бедности и сокращение насилия в мире. Если Запад действительно хочет помочь им, лидерам Запада, общественному мнению и международным финансовым институтам придется приготовиться пройти длинный и извилистый путь. Полезно будет напомнить, что в отличие от Запада на сравнимой стадии экономического развития эти бедные страны находятся на этапе раннего развития капитализма, и это развитие будет усиливаться и соответствовать интересам всех сторон благодаря наличию демократии на каждом этапе этого болезненного пути. Разумеется, бедные демократические страны, воодушевленные, в конце концов, примером более старых и богатых демократий, заслуживают помощи и поддержки, а не пренебрежительного отношения и презрения.